Плёсские легенды и сказки о Сове

 

Мной желанье овладело,
Мне на ум явилась дума:
Дать начало песнопенью,
Песню племени поведать,
Рода древнего преданье.

Когда-то дети учились понимать этот мир, не сидя за школьными партами, а собравшись притихшей стайкой у горячего домашнего очага и с широко открытыми глазами слушая пришедшего в деревню сказителя. Здесь же сидят и их родители, и родители родителей, а на печи совсем уж старые прадеды и прабабки. Старшие слышали эти сказы и песни не раз, но всё равно внимательно следят за каждым словом, за каждым звуком. Перебирая эти звуки в своей памяти, люди наслаждаются тем, как складно устроено всё на свете, как всему здесь отведено своё место, в том числе и человеку, и благодаря этой складности, этому порядку и красоте, жизнь человека становится осмысленной, а значит, счастливой.

Высокий, широкоплечий, почти богатырь, но совершенно седой, белый, как и весь мир зимой на берегу древней могучей реки. Так выглядит сказитель. Не ясно, сколько ему лет. Он вроде бы совсем ещё не стар. Если бы не седина, то, пожалуй, мог бы казаться молодым. Но столько в нём основательности, опыта, знания, что кажется, сам мир не намного его старше. Серебряная борода мягко струится по груди, доходя до пояса. Руки сказителя, шершавые, ухватистые, то погладят бороду, то ложатся на струны гуслей, чтобы музыка помогала сказанию проникать в уши и в сердца слушателей.

Всегда и везде, почти во всех культурах, в образе сказителя есть одна примечательная черта: загляни ему в глаза – многое в них увидишь, и прошлое, может быть, и будущее, но только не живые, всматривающиеся в окружающих зрачки. Таков он и здесь, на берегу Волги, в краях, где когда-то жили финские племена мери и куда пришли славяне, чтобы мирным трудом и добротой нрава приручить суровую природу и стать с древними обитателями этих мест одной семьёй.

Наш сказитель слеп. Но это не случайность и не медицинский диагноз. Это тайна. То, что в современной науке называют древнегреческим словом миф. То, что открывает нам глаза на саму природу знания, которое хранит и передаёт древний сказитель.

Дело в том, что это знание чуждо современному, научному, основанному на наблюдении и эксперименте. Научное знание едва ли сможет обойтись без чёткого видения вещей. Не похоже это знание и на то, которое даёт религия. Верующему человеку настолько важно видеть Божественный свет, что весь он, а не только глаза, обращается в зрение.

Но знание древнего сказителя уходит во времена, когда света ещё не было, во времена первобытной ночи. А значит, и глаза здесь помочь не в силах. И этот слепой сказитель, всматриваясь внутрь собственных век, видит мир, который только начинал быть, и поёт об этом нам, таким зрячим, но далеко не всё видящим.

А знаете, на кого похож этот сказитель? Куда он исчезает, в утренних сумерках уходя из согревшего его дома? Кто, как этот сказитель, не видит при свете дня, но в абсолютной темноте знает обо всём, что происходит вокруг? Вот юркнула под приступок дома мышь. В гнезде поёжилась от ночной прохлады птица. Малёк выпрыгнул из воды, спасаясь от прожорливой щуки, и снова скрылся в речной глади. Конечно. Вы правы.

Это сова – ночной сторож и ночной вещун. Слышите, как она ухает, будто хвастает тем, что после захода солнца весь мир принадлежит только ей. Если верить древним сказаниям, сова первой из живых существ появилась в мире, и теперь случается, приняв облик седого и слепого старца, заходит к людям в дом, чтобы поведать о первых временах.

Тайное знание о большой сове до сих пор живёт в легендах и мифах, сохранившихся у потомков древнего финского народа. Не так легко найти мифы о сове в научных книгах и популярных пересказах. И не удивительно. Ведь большая сова – это и есть сам рассказчик, сказитель. Это её загадочный голос мы слышим, вчитываясь в сказочные строки:

Мне мороз поведал песни,
дождик нашептал сказанья,
ветер слов других навеял,
волны Волги накатили.
Я смотал в клубочек песни,
закрутил в моток сказанья,
положил клубок на санки,
на санях привёз к жилищу.
Долго были на морозе,
долго в темноте лежали.
Уж не взять ли их со стужи,
не забрать ли их с мороза?
Не открыть ли ларь словесный,
со сказаньями шкатулку,
узелок не распустить ли,
весь клубок не размотать ли?

Мифов о сове сохранилось не так много, но вот изобразительное искусство древних финнов даёт понять, какое важное место Большая Сова занимала в древнем потаённом знании. В ювелирном искусстве финских племён образ совы один из самых ярких и важных.

Во времена, когда люди ещё не знали письменности, финны населяли широкие земли от восточных склонов уральского хребта на востоке, до скандинавских фьордов на западе, от холодного Белого моря на севере, до солнечных придонских степей на юге. Жили финны и у нас, на берегах Волги. Прямо здесь, на этом самом месте, в городе, который пришедшие сюда славяне назвали Плёсом. Хотя, почему жили. Живут. Финское племя меря не было изгнано или уничтожено, а, слившись с земледельцами-славянами в один народ, дало начало современной России. И древние мерянские предания сохранились в форме сказок, порой почти анекдотов, а порой, и фантастических преданий.

Вот, например, одна из таких сказок, о том, как появился видимый и осязаемый мир. Может быть, кому-то из вас она покажется знакомой?

Откуда появились плёсские холмы.

Начало всему было положено тогда, когда ещё ничего не начиналось. Когда в мире было только то, чего ещё не было.

Как себе это можно вообразить? Древние меряне, представляя себе время до начала всего, воображали воду и камни. Весь мир состоял из воды и голых камней. Свирепые порывы холодного ветра, обжигающая холодом морская пена, неодолимые волны делают этот изначальный мир неприветливым, непригодным для жизни.Говорят, что работа по превращению первобытного хаоса в настоящий обитаемый мир была сделана двумя великими птицами – Гусыней и Совой. И вот как это было.

Вот Гусыня подлетает,
крыльями усердно машет,
ищет землю для гнездовья,
смотрит место для жилища.
На восток летит, на запад,
движется на юг, на север,
всё же места не находит,
даже самого худого,
чтобы гнёздышко устроить,
для себя жилище сделать.

Загадочны древние мифы. Не всё в них ясно, не всё предсказуемо. Вот и в этом мерянском мифе таится неожиданность. Большая Гусыня видит колено прачеловека, торчащее из воды. Это было колено мудрого старца, великана Вяйне. Здесь-то Гусыня и решила устроить себе гнездо.

Видит стройная Гусыня
среди волн колено Вяйне
на морском просторе синем,
приняла его за кочку,
бугорочек травянистый,
полетела, покружилась,
на колено опустилась,
сделала себе жилище,
чтобы в нём снести яички,
шесть из золота яичек,
к ним седьмое – из железа.

Вот оно, знакомое каждому с детства, золотое яичко. Пусть нас не удивляет, что одно из снесённых Великой Гусыней яйцо оказалось железным. Ведь в древности железо было отнюдь не прозаическим металлом. Именно из железа сделаны главные орудия труда – ножи, топоры, плуги, рыболовные крючки и охотничьи стрелы. Железо ценилось наравне с драгоценными металлами и должно было появиться в мире благодаря праматери – Великой Гусыне.

А дальше – всё как в детской сказке.

Между каменистых скал пробегала серая мышь, мышка-норушка. Именно здесь, в камнях и скалах её подземный дом, её нора. Мышь пробежала по коленке Вяйне, пощекотила её лёгким, как пёрышко, хвостом. И великан расхохотался:

Вяйне дёрнулся от смеха,
мощно задрожал всем телом,
дёрнул островом-коленом –
яйца на воду скатились,
яйца стукнулись о камни,
на осколки расколололись,
на кусочки раскрошились.

Зарыдала Великая Гусыня. Мечется над водами, хлопает крыльями, кричит-гогочет, а спасти своего творения не может. Вот тогда-то Великая Гусыня обратилась к Сове: «Сестра моя, Совушка, Ночная птица, помоги! Поймай злую мышь, накажи-проучи. Собери осколки моих яиц и мне принеси!».

Всмотрелась сова внутрь мира, вслушалась в грохот волн, расправила бесшумные крылья и молнией упала на мышь, схватила вероломную и съела. А потом начала собирать среди камней и волн частицы разбитых яиц. Собрала всё и принесла Гусыне. А уж Гусыня постаралась и сотворила из осколков тот самый мир, который сейчас населяют люди и звери, рыбы и птицы. И всему здесь нашлось своё место и своё применение:

Все куски преобразились,
вид приобрели красивый:
что в яйце являлось низом,
стало матерью-землёю,
что в яйце являлось верхом,
верхним небом обернулось,
что в желтке являлось верхом,
в небе солнцем заблистало,
что в белке являлось верхом,
то луною засияло,
что в яйце пестрее было,
стало звёздами на небе,
что в яйце темнее было,
стало тучами на небе.

Вот так, благодаря работе двух птиц – Великой Гусыни и Большой Совы, и появился мир. Так об этом рассказывают древние финны. А у нас в Плёсе знают ещё один эпизод этой истории. И обязательно его рассказывают, хотя, может быть, и шутят.

«Все же знают, – прищурившись и усмехаясь, говорит сказитель, – что Сова – самая хитрая птица. Хитрая и жадная. До всего жадная – до сказок, до игр, до добычи. Вот и теперь, покуда Сова собирала осколки яиц Гусыни, решила она утаить чуточку драгоценных осколков. Сказано – сделано. Решила – и проглотила кусочки золотой да железной скорлупы. Самую малость. Глядишь, Гусыня и не заметит. Но разве можно обмануть мать. Великая Гусыня, когда создавала наш мир, недосчиталась той малости. Поняла, что это Сова утащила. Побежала к Сове. Шею вытянула. Зашипела. Крыльями забила. Отдавай, Сова, то, что скрыла. Сова утаённые кусочки и выплюнула. И теперь, об этом каждый охотник знает, когда сова подходит к гусиному гнезду, то гусыня шею вытягивает, шипеть начинает, прогоняет сову: не отдам тебе, сова, своих детишек, не отдам и самой малости».

А кусочки драгоценных яиц, которые Сова хотела утаить, да выплюнула, превратились в холмы и горы. Пять осколков упали здесь, на берегу Волги. Вот и выросли знаменитые плёсские холмы, которые плесяне, гордясь, называют горами: Соборная гора, гора Левитана, Воскресенская гора, Холодная гора и Панкратка. И знаете, древней легенде есть настоящее подтверждение. Плёсские наши горы – поистине драгоценные. Немало здесь археологи нашли древних мерянских украшений и железных орудий. А значит, и взаправду они сделаны из скорлупы яиц Великой Гусыни, шести золотых и седьмого железного.

Почему Полярная звезда всегда остаётся на одном месте?

Плёс – это место, в котором крепки традиции молодецкой удали и лихих подвигов. Не случайно здесь проводится известный по всей России и за её пределами веломарафон. Летом по Волге носятся лихачи на катерах и гидроциклах. А зимой первенство среди развлечений – это, конечно, лыжи.

Многие знают, что лыжи были изобретены жителями северной Европы за тысячи лет до нашей эры. Упоминаются лыжи и в мифологии древних финнов. Один из главных героев древних сказаний – беззаботный парень по имени Лемми, прославившийся тем, что во время охоты на лыжах преследовал гигантского лося Хийси. Миф этот в разных вариациях известен всем финским народам. А вот как его рассказывают у нас, на берегу Волги, в мерянских землях.

Беззаботный парень Лемми,
сам красавец мерьямаа,
потихоньку поживает
с молодой своей супругой.
Не спешит в поход за дичью,
в лес заснеженный не ходит.

Есть у мόлодца и острая пика для охоты, и тугой лук, и калёные стрелы. Но выйти в лес он не может, потому что проваливается в глубоком снегу.

Тут беспечный парень Лемми
поразмыслил, пораздумал:
«Где бы раздобыть мне лыжи,
разыскать хотя б дрянные?»

Он отправляется к кузнецу и просит того сделать лыжи, да такие, чтобы на них можно было бы догнать любого зверя. Уговорить кузнеца не так-то просто, ведь он сомневается в способностях охотника:

«Зря пойдёшь ты глупый Лемми,
зря погонишься за зверем,
чурку лишь возьмёшь гнилую,
да и ту – с трудом великим».

Не тужит герой беспечный,
говорит слова такие:
«Сделай лыжи для скольженья,
для отталкиванья – палки!
Зверя загонять отправлюсь
В глубину густого леса.

И вот кузнец берётся мастерить лыжи. Конечно, если лыжи волшебные, то и делать их нужно необычайно долго. Кузнец трудится над лыжами всё лето, а затем всю осень выстругивает палки. Лыжи он смазывает оленьим жиром для лёгкого скольжения и, восхищаясь собственной работой, вновь начинает сомневаться в способностях Лемми:

«Есть ли в нашей молодёжи,
в подрастающем народе,
кто сумеет встать на лыжи,
оттолкнуться сможет палкой?»

Ловкий Лемми так ответил,
молвил парень краснощёкий:
«Есть средь нашей молодёжи,
в подрастающем народе,
кто сумеет встать на лыжи,
оттолкнуться сможет палкой!»

За спину колчан закинул,
лук тугой за плечи бросил,
палки ухватил проворно,
заскользил на скользких лыжах,
произнёс слова такие:
«Нет нигде на божьем свете,
ни под этим небосводом,
ни в лесу – зверей подобных,
бегунов четвероногих,
чтоб их лыжи не настигли,
Лемми ловкого полозья»

Эту похвальбу мерянского героя услышали лесные духи. Не понравилось им такое хвастовство, и решили они проучить наглеца. А как лучше всего проучить хвастуна? Да попросту поставить его перед такой целью, которой хвастун не сможет достигнуть, как бы он не нахваливал свою силу и ловкость. И вот лесные духи сотворили гигантского лося: голову – из болотной кочки, тело – из елового валежника, ноги – из сосновых кольев, уши – из цветов озёрных, глаза – из полевых. В мифах лося этого зовут Хийси, по имени дикой страны, в которой правят лесные духи. В эту страну и отправился на охоту беспечный Лемми.

Долгим был путь Лемми, пока он не настиг гигантского лося: пришлось бежать и по низинам, и по взгорьям, обежал леса за Волгой, обошёл лесные дебри. В древних финских песнях говорится даже, что на этом нелёгком пути Лемми

мимо рта промчался Смерти.
Смерть уже уста разверзла,
чтоб схватить зубами мужа,
проглотить живьём героя.
Не смогла схватить героя,
не успела, не сумела.

И вот – награда за нелёгкий труд: Лемми настигает гигантского лося Хийси, запрыгивает ему на спину и связывает зверя:

Взял тяжёлый кол кленовый,
свил берёзовую вязку,
лося привязал в загоне,
за дубовою оградой:
«Вот и стой тут, лось из Хийси,
бей копытом в прочном стойле!»

Но удача героя оказалась недолгой. Когда день уступал свой черёд долгой зимней ночи, беспечный Лемми стал расхаживать вокруг зверя, гладить его по шерсти, похлопывать по шкуре и мечтать о том, как на утро он убьёт зверя, снимет с него шкуру, выделает из шкуры мягкие одеяла, расстелит их в своём жилище, приведёт молодую жену, возляжет с ней на этом брачном ложе и будет ласкать и поглаживать красавицу.

Ох, не нужно было погружаться в мечтанья, ведь нельзя удальцу во время охоты помышлять о брачных утехах. Эти мысли злят зверя. Вот и лось Хийси взъярился, начал лягать ногами, разорвал узы, разломал загон вырвался на волю и побежал прочь от своего обидчика. А уставшему Лемми пришлось надеть лыжи и вновь броситься в погоню.

Но теперь всё изменилось. На землю опустилась ночная мгла. Трудно стало бежать незадачливому охотнику. Не видит ничего Лемми в темноте, наезжает на ёлки, спотыкается, теряет след, не может догнать лося Хийси. Тогда всомнил Лемми о том, кто лучше всего видит в темноте, о том, кто и не видя, настигает свою дичь по одному лишь шороху, по лёгкому ветерку, и обратился к Большой Сове за помощью:

«Друг Сова, ночной хозяин,
ты всё ведаешь, всё знаешь,
ты, не видя, ищешь зайца,
ты хватаешь куропатку,
слыша лишь биенье сердца,
ты без шума бьёшь крылами,
настигая мышь слепую,
помоги герою Лемми
на своих волшебных лыжах
сквозь ночную тьму пробраться
и настигнуть лося Хийси»

Хитрая Сова посмотрела на беспечного героя и обещала ему помощь, взлетела высоко в небо и уханьем да аханьем стала указывать ему дорогу.

Но в ночной темноте ещё труднее бежать гигантскому лосю: он не видит бурелома, проваливается в снег, ранит свои длинные тонкие ноги об острую кромку снежного наста. Нечего ему делать, и он тоже обратился за помощью к ночному хозяину:

«Друг Сова, бесшумный сторож,
ты всё ведаешь, всё знаешь,
ты, не видя, ищешь зайца,
ты хватаешь куропатку,
слыша лишь биенье сердца,
камнем падаешь на землю,
настигая мышь слепую,
помоги лесному зверю,
сыну духов, лосю Хийси
сквозь ночную тьму пробраться
и спастись от злого Лемми».

Сова повернула шею и глянула на мощного зверя, обещала помощь и ему. Ухая и ахая, стала Сова указывать дорогу лосю Хийси.

Так до сих пора она и водит двух волшебных созданий по кругу, говоря охотнику, куда бежать за его добычей, а зверю подсказывая, как спастись от преследователя. Не так и трудно в этом убедиться. Нужно самой тёмной зимней ночью выйти на берег Волги и посмотреть в небо. Над рекой в вышине будет видна яркая и одинокая звезда. Она всегда на одном и том же месте, в центре звёздного полушарья. Мы называем её Полярной. Но древние меряне верили, что эта звёздочка и есть Большая Сова. А вокруг неё по кругу ходят созвездия. Приглядитесь. То из них, которое мы теперь зовём Большой Медведицей, – это гигантский лось Хийси. За ним гонится, но никак не может настичь охотник, которого древние греки звали Орионом. Но мы-то теперь знаем, что его настоящее имя – беспечный Лемми.

Почему Шохонка впадает в Волгу, а не наоборот?

Город Плёс был основан в месте, где в широкую Волгу впадает маленькая журчащая речушка, которую называют традиционным в наших краях мерянским именем Шохонка. Шохонка бежит по глубокому оврагу между Соборной горой и горой Левитана. Сейчас она кажется почти что ручейком, но в ней таятся большие силы. Всего сто лет назад сил этой маленькой речки хватало на то, чтобы обеспечивать хлебом округу вплоть до Иванова и Суздаля. На тяжёлых баржах по Волге в Плёс привозили рожь и пшеницу. В Плёсе на водяных мельницах по берегам Шохонки мололи муку, которая и уходила на ярмарки и биржи больших торговых и фабричных городов центральной России.

Именно Шохонка делает плёсский пейзаж таким неповторимым. Пожалуй, у любого гостя Плёса есть фотографии с видом на долину Шохонки с высоты обрамляющих её холмов. И мы редко задумываемся о том, какие природные силы создали этот неповторимый ландшафт. А вот древние меряне задумывались и находили ответы на этот вопрос в мифах. Пересказывали эти мифы – старшие младшим, поколение поколению. И сегодня их можно услышать в Плёсе, только уже в упрощённой, сказочной форме. Хотя какие-то образы из бабушкиных сказок можно найти и в поэтическом мире финской мифологии.

А начиналось всё вот как!

Прознали как-то Сова и Бобр, что далеко-далеко на севере в чудесной стране стоит Золотая баба. И будто бы сидит она на большом кургане, в котором золото и серебро перемешаны с землёй. А на коленях у неё стоит дубовая чашка. И будто бы люди в тех краях молятся Золотой бабе и приносят её всякие дары да подношения: кто мёд и меха, а кто золото и каменья, – и кладут всё в дубовую чашку. И сколько бы добра туда люди не клали, всё никак чашка не наполнится.

И стали Сова и Бобр совещаться.

«А что, Сова, – говорит Бобр, – не худо было бы пойти и посмотреть на ту Золотую бабу!»

«Да, Бобр, не худо, – отвечает Сова. – И хорошо было бы хоть одним глазком заглянуть в ту чашку».

«Да, Сова, не плохо, – соглашается Бобр. – А вот бы опустить в ту чашку руку, да хоть бы и один пальчик. Может, чего доброго и зацепится».

«Ну, на один пальчик многого добра не подцепишь, – спорит Сова. – Но вот если всю чашку взять да перевернуть, да потрясти хорошенько, то уж, наверное, чего доброго и вытряхнешь».

Так совещались Сова и Бобр и за разговорами порешили отправиться на север в далёкую страну к Золотой бабе и попытать там счастья да удали. Одна беда: не на чем им в те дали отправиться. Ни коня нет, ни упряжи, ни телеги, ни дрожек, да и ноги у обоих коротки. Только есть у Совы лодка из бересты, а у Бобра – хвост-весло.

«А что, Сова, – говорит Бобр, – не поплыть ли нам к той Золотой бабе по синему морю».

«Нет, Бобр, – вздыхает Сова, – и до моря путь не близкий. А вот бы нам с тобой прорыть речку, и чтобы по той речке вода сама бежала и мою лодку несла, а ты бы хвостом ту лодку подправлял. Так по речке, куда пожелаешь, доплыть можно будет».

«Ах, молодец, Сова! – радуется Бобр. – Не зря ты на ветке сидишь и головой вертишь. Многое знаешь! Многое ведаешь!»

И порешили Сова и Бобр речку прорыть, чтобы текла та речка прямо на север в чудесную страну к Золотой бабе.

«Я дневной житель, – говорит Бобр, – так что мне днём речку рыть. А ты ночной сторож – тебе ночью работу работать. Так мы с делом вдвое быстрее управимся».

«Хорошо придумал, Бобр», – головой кивает Сова, а сама про себя думает: «У Бобра изба большая, стены в ней крепкие, вход в избу потаённый. Много в такой избе можно добра спрятать. Как доплывём мы до чудесной страны, доберёмся до Золотой бабы, унесём дубовую чашку, как ту чашку вытряхнем, схватит Бобр всё добро да в избе своей схоронит. И никак тогда мехов да каменьев мне, Сове, не получить. Нет уж, – думает, – лучше я обману Бобра и одна всё дело сделаю».

«Хорошо, Бобр, – говорит Сова. – Только вот что, ты по земле да по воде лазаешь, дальше своего носа не видишь. А я высоко на ветке сижу, головой верчу. Многое знаю! Многое ведаю! Я тебе буду на север указывать, куда рыть и речку прокладывать».

Согласился Бобр, и взялись они за работу. Днём Бобр дело правит, ночью Сова работу работает. Только обманула Сова Бобра, не на север ему показала, а правее, на восток. А сама к чудесной стране да к Золотой бабе путь прокладывает.

День проходит, ночь пролетает. Ещё день проходит, ещё ночь проносится.

«Что, Сова, не видно ещё чудесной страны?» – Бобр спрашивает.

«Нет, Бобр, далеко ещё», – отвечает Сова, а сама знай своё дело делает.

Только вот незадача. У Бобра лапы четыре, да ещё хвост-весло в помощь. Да и Солнце летом подолгу на небе гуляет. Так что и работа у Бобра спорится. Широкая, красивая речка получается. И лодку по ней сплавить можно, и корабль парусный. Жаль только, что течёт та речка не на север, к чудесной стране да Золотой бабе, а правее, в другую сторону.

А Сова напротив путь верный прокладывает. Да вот у неё только две лапы, и те когтистые. Речку рыть неудобно. Да и ночи летом короткие. Только за работу возьмёшься, а уже и меняться приходится.

«Что, Сова, не видно ещё чудесной страны да Золотой бабы? – опять Бобр спрашивает.

«Нет, Бобёр, потрудимся ещё, – отвечает Сова и знай своё дело делает.

«Нет, Бобёр, потрудимся ещё, – отвечает Сова и знай своё дело делает.
Долго ли, коротко ли, только лето прошло, тут-то Сова с Бобром и встретились. Поусердствовала Сова, а Бобр её переусердствовал: так свою речку расширил, так берега речные раскинул, что половину совиной речки своей затопил. Бегут две реки – маленькая совиная в большую бобровую впадает, маленькая в большой теряется, и уносятся обе дальше, да не в ту сторону, правее от Золотой бабы.

Понял Бобр, что Сова его обманула и говорит:
«Эх, Сова, что-то не видно ни чудесной страны, ни Золотой бабы, ни дубовой чашки!».

Поняла и Сова, что сама себя перехитрила, и отвечает:
«Эх, Бобр, далековато ещё».

С тех самых пор они и не разговаривают. Бобр уплыл подальше, в лесные ручьи ушёл, новую избу себе построил. Только нет в той избе ни мехов, ни каменьев, только ветки ивовые.

А Сова по ночам над Шохонкой летает, на широкую Волгу смотрит, над ошибкой своей охает. И если кто сову видел, тот знает, что лапы у неё кожистые: мозоли это от работы, которая сове пользы не принесла, а всё равно жителям Плёса памятна.